Не обойдется…

Брови сведены над переносицей, глаза – прозрачно-голубые, но словно огнем горят. Такой взгляд у него был при первой нашей встрече, а всего, что случилось позже – словно и не бывало.

– Это правда? – хмуро спросил Гриша. – То, что он говорил?

Я плотно закрыла глаза. Всем богам молилась сейчас, чтобы не разрыдаться, и – выпалила:

– Да! Ты с первого дня знакомства прочил меня ему в любовницы – так радуйся, что предвидел события!

Но он не радовался. Шумно и устало выдохнул, потер руками лицо.

– И давно это у вас?

– Было лишь единожды, – буркнула в ответ. – Гриша, я… я обещала Наде навсегда остаться с ней. А как я могла это устроить, будучи всего лишь гувернанткой?! Гувернантки у нее меняются раз в пару месяцев! Я должна была что-то предпринять! Обязана была!

– Так ты надеялась, он женится на тебе?

– Нет! То есть, я думала об этом… ох, не знаю.

– Ты любишь его?

– Да нет же! – вскричала я. – Люблю я Надю! Люблю маму с папой, своих сестер и совсем чуть-чуть этого негодяя Яшку – сама, правда, не знаю за что. А ты… мы с тобой… я надеялась, ты поцелуешь меня, пока били часы…

Господи, я так жалко выглядела сейчас, что сама себе была противна. Зачем я это сказала? Хотела, чтобы он поцеловал меня если не тогда, то сейчас, мы бы забыли все, жили долго и счастливо, и действительно я родила бы ему этих трех детишек?..

И почему голос у меня такой, будто я оправдываюсь? Не за что мне оправдываться, и нечего ему объяснять! Гриша мне не муж и не парень! Как он вообще смеет чего-то от меня требовать!

Да и целовать меня сейчас он тоже не собирался…

И тогда я поняла главную причину, по которой отправилась тогда в спальню фон Гирса:

– Мне хотелось сделать тебе больно, – вполне осознанно заявила я. – Да. Так же как ты мне – своим враньем, будто ты жертва, несчастный брошенный у алтаря жених! В то время как ты крутил когда-то с женой собственного брата, которого теперь так ненавидишь! Не знаю, хотел ли ты что-то доказать ему, поквитаться за детские обиды или просто добыть эту чертову тиару – но ты, именно ты, свел баронессу в могилу! Она из-за тебя покончила с собой! А мне лгал!

И уже второй раз в новом году я подумала, что это жестоко, и что зря это сказала…

В первый раз меня ударили, а во второй… уж лучше б Гриша ударил тоже. Но он молчал и только смотрел на меня каким-то чужим, потухшим взглядом. Словно я вдруг стала пустым местом, а он – с каждой секундой, с каждой упавшей на его волосы снежинкой – становился дальше и дальше от меня. Словно я его вот-вот потеряю.

– Гриша… – В попытке удержать, я горячо схватила его за руку.

– Знаешь, сколько раз за последние шесть лет я слышал эту фразу от самых разных людей? Что она из-за меня покончила с собой. Сотню, не меньше. Так часто, что, порой, и сам в это верил. Вот теперь и от тебя услышал.

Спокойно, но упрямо он вытянул свою руку из моей.

– Гриша… – снова позвала я, чувствуя, как голос срывается на рыдания.

– У меня с ней никогда ничего не было, Марго. Ни до ее свадьбы, ни после. Она любила своего идиота-мужа, – Гриша невесело улыбнулся. – И она была счастлива с ним – она сама мне сказала в тот единственный раз, когда мы виделись после моего возвращения. А что до тиары… – он кивнул на свое пальто, наброшенное на мои плечи, – найдешь в кармане. Ты обронила.

– Гриша… – в отчаянии позвала я в третий раз, но он уже совсем меня не слушал – шел прочь.

Да и мой названый брат решил вспомнить обо мне именно теперь – торопился навстречу и даже извозчика умудрился где-то найти. А на меня сходу набросился с упреками:

– Вот ты где! Я по всему особняку тебя искал, пока не услышал, как обсуждают некую рыжую девицу, которая растрепанная и без верхней одежды выскочила под снег. Почему ты ушла?! И где тиара?

Сдержаться я уже не пыталась: злилась на себя, а досталось Яше.

– Пропади она пропадом, твоя тиара! Все беды из-за нее!

Рывком я вынула хрупкое украшение из объемного кармана пальто и сунула ему в руки. Яша, впрочем, эмоции мои оставил без внимания, а находке обрадовался несказанно.

Глаза его просияли, он убедился, что тиара цела и невредима, и все двадцать шесть жемчужин на месте. А потом бережно стал заворачивать ее в свой шейный платок; только на минуту и отвлекся, чтобы сказать:

– Ты что-то выронила из кармана, Марго – не потеряй.

Я не сразу его поняла. А потом увидела, что в снег упал маленький картонный прямоугольник. Фотография.

Первое января – обычно это день хмурый, тяжкий и неимоверно длинный. Таким он стал для меня и в 1914 году. Яков снова уехал куда-то, а я, хоть и не спала почти ни ночью, ни днем, комнаты своей не покидала. То смотрела на фотокарточку, что оказалась у Гриши в кармане, то с головой уходила в невеселые думы…

Что до нас с Гришей – кажется, все закончилось. Не успев толком и начаться. Наверное, это к лучшему: будущего у нас все равно нет. Совершенно точно он не приживется в моем времени, даже если бы я осмелилась рассказать ему правду о себе; а я… нет, я не готова остаться в его прошлом навсегда. Ну что я буду здесь делать? Я даже танцевать не умею, не говоря о том, чтобы прилично вести себя в местном обществе. Единственный раз вышла в свет – и, сдается мне, этот выход будут обсуждать еще долгие годы.

Да и быть полностью зависимой от мужчины, быть человеком, единственная задача которого – обустраивать дом и ублажать мужа, быть безработной и бесправной – нет, это не мое, совсем не мое. Мой первый брак отлично это показал.

Трое детишек… придумала тоже…

Но неужто Гриша правду сказал – что баронесса никогда не изменяла мужу?

Конечно, правду… Он не такой, все они – как Георг или Яков. Он не юлит и не врет, говорит прямо, если есть что сказать. Немудрено, что глупая, глупая Маргарита не верила, что такие вообще бывают. Изо всех сил искала подвох – и нашла! Предпочла поверить на слово его мерзавцу-брату.

Да и не за чем ему лгать: добрая половина Петербурга все равно уверена, что он подлый совратитель чужих жен и паршивая овца в славном семействе фон Гирсов. Так какая разница, что думает о нем глупая уволенная гувернантка, о которой он теперь, наверное, и знать не хочет?

И выходит, эта половина Петербурга ошибается. Ладно Гриша – но такая молва всегда куда больнее бьет по женщине. Могу лишь представить, каково баронессе было те несколько дней – оклеветанной, обвиненной еще и в краже драгоценностей, ненавидимой любимым мужем и всей его семьей. Каково ей было знать, что старый Карл фон Гирс, умирая, считал ее виновницей всех бед семьи.

А началась эта «слава» с того, что ее муж послал шпионов к брату, и те почему-то решили, что дама, навещающая его – баронесса фон Гирс. Почему они так решили? Глупо обознались? Или же дама была так похожа на баронессу, что ошибиться несложно?